Аккорды мракобесия: главы 31-34

31

Едва власть в Петрограде захватили большевики, и в городе прошла первая Варфоломеевская ночь, какое-то время господствовала жуткая тишина; город замер, словно вымер. Но ненадолго. На опустевшие улицы, вышел обалдевший от счастья пролетариат и продолжился грабеж магазинов, торговых лавок, всевозможных складов с запасами продовольствия.

Ленин уже понял: это слишком и к добру не приведет, но остановить бушующую толпу уже было невозможно. Да и стоило ли? пролетариат так долго боролся за власть, он получил эту власть, заслужил возможность покуражиться, и пусть выпустит пар.

Но за куражом, как и следовало ожидать, последовала расплата.

Все бушующие пролетарии, в том числе и гопники, быстро перемололи награбленное добро и обалдевшие от неожиданно нагрянувший беды, обратили свои пролетарские взоры к новым властям. В этих взорах светился страшный вопрос и требование: почему нет хлеба? почему? кормите революционеров. Тут советской власти впервые пришлось начать трудную проблему – проблему руководства пролетарскими массами.

И эту миссию мог возглавить только Ленин – надежда всех униженных и оскорбленных. И Ленин не растерялся. Он тут же обвинил имущих, уже мертвых, в том, что они саботировали − убрали хлеб так, чтоб он не достался пролетариату, но пролетариат все равно выживет, а пока каждому гопнику по грамм ржаного черствого, иногда покрытого плесенью, хлеба, щепотку соли и по две мерзлые картофелины. И больше ничего. Появились трудности точнее перебои даже с водой. Но гопники (обитатели городского общежития пролетариата) этим не довольствовались, они искали, где бы кого ограбить.

Жителей Петрограда оставалось крайне мало, в основном по окраинам, центр был вырезан полностью, отовариться особенно было нечем, даже мерзлой картошкой, поэтому все страдали, кроме слуг народа, объедавшихся деликатесами в Смольном. Но пролетариат, привычный к трудностям, мужественно переносил лишения, в том числе и голод в надежде, что вождь решит и эту проблему.

Освободившееся жилье советская власть распределяла между революционерами, в первую очередь между руководящим составом, а остатки между гопниками.

Наиболее благоустроенные квартиры занимали слуги народа. Бывшая каста высокопоставленных чиновников столицы вынуждена была отправиться на небеса досрочно, а та, что осталась в живых, эти жалкие остатки, вынуждена была потесниться, переселиться всей семьей в одну комнату, где раньше ютилась прислуга, а прислуга наоборот занимала лучшие комнаты с первоклассной мебелью, посудой и столовым серебром. И то было великое благо советской власти, оно было частичным, выборочным, так сказать экспериментальным, для показухи. Буржуев ˗ эксплуататоров, кому посчастливилось остаться в живых, обычно арестовывали красные комиссары и расстреливали в подвалах без суда и следствия. Как это они посмели остаться в живых? Ленин поручил Дзержинскому разобраться с этим вопросом, а демократ Феликс Эдмундович, польский еврей, волею рока превратившийся в палача русского народа, изобрел много способов умерщвления непокорных, но лучшим из них оказался выстрел в затылок. Как мясник всаживает нож в сердце покорного животного, так и Дзержинский приставлял ствол к затылку жертвы и нажимал на курок. Жертва один раз дернулась и погружалась в вечный сон. Ни криков тебе, ни мата, ни мольбы о пощаде, а звук выстрела превращался в музыкальный аккорд. Особенно для Ленина, который с азиатской жестокостью, как истинный сын Тамерлана, требовал расправы над невинными лишь потому, что они принадлежали к высшей касте и составляли цвет, костяк, мозг России. Он ненавидел интеллигенцию и, не стесняясь, называл ее «говном». А Дзержинский преуспел в подвальных операциях, как никто другой. Он старался изо всех сил.

Куда там царским жандармам до коммунистических бойцов в кожаных тужурках, выпученных глазах и только что сбривших пейсы, отрекшихся от своей веры и ставших гусскими!? Долгие годы советская пропаганда вбивала в мозги своим гражданам, что Ленин - отец детей, самый гуманный человек на земле, а Дзержинский, эдакий паинька, был непримирим к врагам революции, народа и государства. А вот царские жандармы — это просто нелюди. За эту бесстыдную, и надо признать, успешную ложь, мы обязаны благодарить вождя и его подельников.

У зажиточных людей, кого миновали Варфоломеевские ночи, проводили конфискацию добротной одежды, золотых украшений, запасов хлеба, денег, переводили в самую маленькую комнату без матрасов и одеял, и чтобы не умерли с голоду, оставляли им картофельные очистки. Люди, лишенные всяких прав, одежды и пищи, не могли не роптать, а то и пытались мстить палачам. Были случаи, когда красные комиссары во время таких рейдов неожиданно исчезали…

Дзержинский доложил Ленину об имеющих место исчезновениях красных комиссаров.

˗ Это буржуазные террористы! – сказал Ленин, стуча кулаком по столу. – Напоминаю, это недопустимо, берите заложников, закрывайте в специально оборудованных подвалах; выставляйте охрану и если через три дня не укажут местонахождение захваченного комиссара, то расстрелять всех до единого − детей, стариков, больных, отцов и матерей. Если наш комиссар важный человек, расстреливать не только семью, но и родственников: и братьев, и сестер.

– Если мы возьмем в заложники несколько человек и расстреляем их, это мало что даст, – выразил свою мысль Дзержинский.

– А вы берите в заложники как можно больше, человек двадцать, тридцать, сто, целый квартал. И всех расстреливайте, но так, чтоб другие слышали и видели. Не жалейте патронов, не проявляйте буржуазной жалости к врагам революции. Пусть им это будет наукой. Действуйте, товарищ Дзержинский! Действуйте, действуйте и еще раз действуйте.

Красные глаза у него были навыкате, он размахивал руками, а слюну, что брызгала во все стороны, почитал за пули, поражающие врагов революции.

˗ Да знаю я, что надо делать, Владимир Ильич, но ведь это маленький эксперимент, очередной, так сказать…с изоляцией хозяев и…картофельными очистками. Ну, вот он, этот эксперимент принес плоды. Это еще раз доказывает, насколько буржуи ненавидят нас с вами и революцию в целом.

Дзержинский стал замечать, что Ленин ведет себя несколько неадекватно, теряя над собой контроль.

Едва вышел головорез Дзержинский, как появился Бронштейн с массивной папкой в руках. Ленин обрадовался, как будто давно его не видел.

– Товарищ Т…оцкий, прошу садиться. Прошу, прошу, да поудобнее, товарищ Троцкий. Что у тебя в этой папке? Сводки о расстрелянных и повешенных? Доложи срочно. Чем больше, тем лучше. Стрелять, стрелять и еще раз стрелять. Революция буржуазного гуманизма не терпит. Вот моего брата расстреляли, нет, повесили, или расстреляли? Ну да черт с ними − расстреляли или повесили, какая разница. Давай докладывай. Как там работают комиссары со своими карательными отрядами? Ты за ними посматривай, одним глазком и докладывай, докладывай.

Троцкий замялся. Он не знал, что делать. В папке у него таких сведений не содержалось. Но под сверлящим взглядом вождя он дрогнул и признался.

− Расстреляли много, но сведений не вели. Это же навоз истории, Владимир Ильич, вы сами об этом недавно говорили. И у меня такая статья родилась. Вырезать всех, а на освободившуюся землю поселить евреев…

− С этим подожди. Хотя…, сколько миллионов погибнет русских дураков нас не должно интересовать, пусть буржуазные историки подсчитывают, пока им не пришел конец. Это архи важно. И вот что. От меня только что вышел товарищ Дзержинский, и…после его ухода у меня возникла гениальная мысль. А что если нам превратить войну империалистическую в войну гражданскую? По сообщению товарища Дзержинского в Петрограде нарастает сопротивление эксплуататорских классов. Значит, они могут взяться за оружие, а это угроза завоеваниям советской власти. Надо усилить меры. Питер мы, конечно, задавим, уже задавили, а точнее раздавили, а если надо будет, потопим в крови. В Питере, Кронштадте пусть проявит себя Тухачевский. Это будет кровь эксплуататоров и империалистов, но не кровь народных масс. Так вот, товарищ Троцкий, сопротивление эксплуататорских классов, возможно, будет проходить по всей стране. Я это чувствую, мне это не дает спать. Я уже четвертую ночь не сплю. Что делать? Ну, скажи, что делать, ты у меня единственный самый умный еврей из всех, которых я пригласил со всей Европы. И они откликнулись, но у каждого из них свои интересы, а мне нужно, чтоб интересы революции были на первом плане.

– Вам, Владимир Ильич, следует отказаться от установки ликвидировать армию как таковую. Вооружение народных масс ни к чему не приведет. Да и оружия у нас столько нет. Измените свою установку и дайте другое указание, Владимир Ильич.

– Почему, товарищ Троцкий? почему? я от своих научных установок не могу отказаться. Докажите, что я неправ, докажите! ну же, я вас слушаю.

– Нам нужно создать Красную Армию с привлечением офицеров бывшей царской армии.

– Привлечь офицеров на сторону революции, как Тухачевского? А почему бы нет? Я согласен. Кроме того, у нас много наемников, венгров, немцев, поляков и всякой остальной сволочи, даже китайцы. Немцы нам три миллиона марок выделили на содержание такой армии. Готовьте декрет, я его подпишу, тут же, не задумываясь. Вы будете Главнокомандующим Красной армии, поскольку я в этом ничегошеньки не понимаю. Только вот что. С товарищем Дзержинским мы решили брать и расстреливать заложников, если пропадает комиссар. Вы учтите его опыт. Если бывший царский офицер отказывается служить в Красной армии, расстреливайте его семью, а его самого вешайте. Но это надо делать так, чтоб все знали и боялись. Мировая революция не может обойтись без страха и насилия.

– Проект Декрета о создании Красной армии, у меня готов, Владимир Ильич, требуется только ваша подпись. Вот в этой папке и томится проект в ожидании вашей подписи, Владимир Ильич.

− Ну и Троцкий, ну и Троцкий! Вот это да! Революционная самоуверенность - это мне по душе. А в вашем проекте о создании Красной армии карательные отряды предусмотрены? Да? Тогда подписываю прямо сейчас.

Ленин взял синий карандаш и занес над декретом.

– Ручкой, Владимир Ильич, это для истории. Только как быть с комиссарами НКВД, они всегда будут под опекой Дзержинского?

– Эти войска уже созданы, товарищ Троцкий и это будут внутренние войска под командованием Дзержинского выдающегося революционера. А вы должны быть выдающимся полководцем. Вы, кажись, окончили военную академию?

– Заходил однажды в военную академию по какому-то делу, Владимир Ильич, – признался Троцкий. ˗ Меня звали на второй курс, но я отказался, поскольку это была буржуазная академия.

– Значит, имеете отношение к военной академии. Я тоже так учился: зашел, посмотрел, отвернулся, а потом все сдал экстерном, слегка подмазав. А вы кончали, кончали и еще раз кончали. Расстреливать умеете, вешать умеете… врагов революции. Умеете, конечно, значит вы выдающийся полководец. Я же выдающийся вождь и руководитель государства, хотя никогда не заведовал даже баней. Но я принципиальный и всегда обращаюсь к Марксу. Да я и сам выдающийся ученый. Мое учение базируется на контроле, на непримиримости, на отсутствие буржуазной демократии и морали. И мой лозунг: стрелять, стрелять и еще раз стрелять. Запомните это, товарищ Троцкий, если хотите стать выдающимся полководцем.

– При помощи кнута и пряника мы сможем привлечь на свою сторону часть офицерства русской армии, которые приобрели большой опыт ведения военных действий в Первой мировой войне.

– Кнута, только кнута и пистолета, товарищ Троцкий. А это значит расстрел за малейшую провинность, даже за попытку провиниться. А теперь давайте действуйте.

Бронштейн, родственная душа Ленина по духу и крови, был столь же жесток и мстителен как его учитель. Первый опыт показал, что нужен не только кнут, но и пряник для того, чтобы привлечь офицера на свою сторону и заставить его служить в Красной армии.

Поручик Володя Павлов, самостоятельно покинул свою часть и вернулся в бурлящий Петроград. Когда на соседней улице вели одного из министров в подвал для того, чтобы там расстрелять как саботажника, его дочь, получая удары прикладами, все же сопровождала отца до порога подвала, а потом упала в обморок. Володя подскочил, взял ее на руки и вернулся с ней в подъезд, откуда она вышла. Так состоялось знакомство, а за знакомством возникли чувства. Павлов решил жениться на Зое. Во время венчания в одном из храмов, где присутствовала родня, как со стороны невесты, так и со стороны жениха, в храм ворвались комиссары и, наставив пистолеты, увели всех в подвал, в том числе и попа.

В темноте и холоде узники просидели трое суток и только потом к ним пришли посланцы Главнокомандующего Красной армии Троцкого.

– Кто здесь Павлов? – спросил комиссар.

– Молчи, – умоляла супруга, еще не познавшая его как супруга, – тебя поведут на расстрел.

– Повторяю, кто здесь Павлов? признайся – хуже будет.

– Я, – гордо выпятив грудь, сказал Володя.

– Так вот Павлов, если хочешь спасти свою супругу, своих родителей и родных, дай клятву, что будешь служить в Красной армии и воевать за торжество коммунизма. По мудрому указанию Ленина империалистическая война отныне превращается в гражданскую.

– Воевать против своих? Ни за что в жизни, – произнес офицер.

– Хорошо. Сейчас всех вас расстреляют.

Со слезами на глазах, а мать Володи упала на колени, все начали упрашивать его дать согласие служить в Красной армии. И Володя такое согласие дал. Всех отпустили, в том числе и Володю, дав ему три дня отпуска побыть с молодой женой, а потом он обязан явиться в военную комендатуру для дальнейшей службы в рядах Красной армии.

Эти опыты привлечения офицеров царской армии срабатывали. Уже год спустя в рядах Красной армии насчитывалось около трех миллионов человек.

Гражданская, братоубийственная война была в самом разгаре. Ленин был политическим организатором и вдохновителем этого позорного в истории России братоубийства. Психология палача и невиданной дотоле демагогии стали давать положительные результаты.

В своем кабинете он работал над «выдающемся» произведением «Как организовать соревнование». В его рабочий кабинет кроме членов ЦК, могли входить только два человека – супруга, превратившаяся в прислугу, и партийный товарищ Инесса Арманд, любовница вождя. Обычно она появлялась в длинном шелковом халате, расстегнутом на первые две пуговицы, кошачьей походкой обходила кресло и как бы внезапно опускала ладошку на сверкающую лысину вождя.

– Над чем ты так самозабвенно работаешь, милый мой коротышка, что даже меня не замечаешь? – спросила она, обнимая его короткую шею.

– Товарищ Инесса, послушай несколько строк из моего выдающегося произведения под названием

«Как организовать соревнование». Оно будет разослано во все партийные ячейки, во все коммуны по городам, уездам и деревням великой России. Разумеется, секретно. Никто не должен знать, что практически советует Ленин. «Коммуны и ячейки в городе и деревне должны посвятить себя общей единой цели: очистке земли русской от всяких вредных насекомых, то есть от зажиточных, от богатых, – от всех тех, кто не согласен с советской властью. В одном месте пусть посадят десяток богачей, дюжину жуликов, полдюжины рабочих, отлынивающих от работы. Во втором – поставят их чистить сортиры. В третьем – снабдят их по отбытии карцера, желтыми билетами, запрещающими устройство на работу, получение продовольственных карточек, чтобы весь народ надзирал за ними, как за вредными людьми. В четвертом случае – пусть расстреливают на месте без суда и следствия».

– Я не могу это слышать, – расплакалась Инесса.

– Нет, ты послушай:

А вот это касается и тебя, Инесса –га–га–га.

«Всех, проживающих на территории РСФСР иностранных поданных из рядов буржуазии тех государств, которые ведут против нас враждебные и военные действия, в возрасте от 17 до 55 лет заключить в концентрационные лагеря…»
– Так ты всех предлагаешь расстрелять, упрятать в концлагеря, – кто же смотреть будет за неисправимыми? – с удивлением спросила Инесса.

– Не всех. В России пятнадцать миллионов кулаков, их надо расстрелять, выселить в Сибирь, пусть там трудятся пока не подохнут, как…мухи.

– А кто же кормить будет Россию? Ты что, Володя? Мы сами с тобой подохнем, если не будет хлеба.

– Пролетариат других стран… не оставит нас в беде. А ты думаешь, кулаки нас кормят? Как бы ни так. Да они прячут хлеб в подвалах и даже есть такие случаи, сжигают в амбарах, лишь бы советской власти не достался, товарищ Инесса. Беспощадная война против этих кулаков. Смерть им! Смерть, смерть! И их детям, и их внукам − смерть!

Ленин так распалился, что слюна стала брызгать изо рта. Инесса раскрыла ладони и когда они оказались мокрыми от слюны, нежно размазала по лысине вождя. Он встал и стал расхаживать по кабинету, заложив руки за спину.

Через какое-то время Инесса, опустив голову, повернулась и также бесшумно удалилась. Вождь даже не заметил этого. Воображение работало вовсю: кулаки, корчась от боли, когда им отсекают пальцы на руках, потом руки до плеч, но они не сдаются, так как они заклятые, врожденные враги народной власти. Они такими уже родились, поэтому не может быть и речи о перевоспитании. То же самое происходит и с промышленниками, капиталистами, эксплуататорами, попами, их много – пол России, а может и больше. Если всех расстрелять, то останутся только пролетарские массы и с этими массами можно осуществить мировую революцию. В кабинете стояла Надя за шторой, она слышала разговор с Инессой, тихонько плакала, а когда та ушла, и Володя пришел в себя, почти шепотом стала произносить его имя.

− Володя, у меня сегодня день рождения…

− Инесса, выстави за дверь это насекомое, − дал команду вождь, оглядывая пустой кабинет. − А, ты ушла Инесса, э, черт. Надя, Надюха-муха, уйди. Мировая революция не признает никаких дней рождения. Это архи важно. Ну да ладно, так уж и быть, подойди, в лоб поцелую по случаю дня твоей смерти.

− Как в свое время в Шушенском, − произнесла Надя, смахивая слезу, не расслышав конец фразы.

Вошла Фотиева, личный секретарь и вручила Ильичу шифрограмму, точнее копию, отправленную Троцким Межлауку, командующему войсками Урала, в которой сообщается, что части Красной армии повально сдаются врагу и в этом виноваты командиры из числа мобилизованных советской властью царских офицеров. Ленина это взбесило. Он тут же вызвал Дзержинского. Железный Феликс не заставил себя ждать.

– Товарищ Дзержинский, полюбуйтесь. Мобилизованные нами офицеры, так называемые военные специалисты, саботируют. Срочно узнайте у Бронштейна фамилии офицеров, а потом расстреляйте их семьи – отца, мать, сыновей и дочерей независимо от возраста; братьев, в том числе двоюродных и троюродных, дедушек и бабушек, всех, всех до седьмого колена. Вывесить списки, пусть все знают, что мировая революция беспощадна к предателям и пособникам империализма. Объявите офицерам под личную расписку, что они сами несут ответственность за судьбу своих семей. Это архи важно.

– От вашего имени, Владимир Ильич? – спросил Дзержинский.

– От имени революционных масс, товарищ Дзержинский. Моя информация, мои указания совершенно секретны. Моя фамилия нигде не должна звучать. Я себе не принадлежу, я часть революционных масс и от имени этих масс я даю всякие распоряжения и указания, товарищ Дзержинский. И вы так же действуйте. А мои записки должны храниться в партийных архивах вечно. Вскрыть их можно только после победы мировой революции, когда ни одного империалиста не останется на земле. Вы поняли? Можете идти. И не поддавайтесь слабости, слюнтяйству, какой-то там буржуазной морали. Никакой морали. Все, что делается именем революции морально.

расправа

Реввоенсовет, созданный Троцким рассылал всех комиссаров, это были, как правило, головорезы и шпики еврейской национальности − в полки, армейские штабы с той целью, что комиссары будут следить, как командиры выполняют свои обязанности. Гораздо позже военных комиссаров заменили секретари партийных организаций не только в армейских частях, но и на гражданке, начиная от детского сада, школы до крупного завода, министерства и т. д.

Как правило, Ленин давал секретные указания комиссарам. Вот некоторые из них. «Казань. Реввоенсовет. Раскольникову. При сомнительных командирах поставьте твердых комиссаров с револьверами в руках. Поставьте начальников перед выбором: победа или смерть. Не спускать глаз с ненадежных командиров. За дезертирство лица командного состава комиссар отвечает головой». Как видим, комиссары тоже находились под бдительным ленинским оком и его детищем НКВД.

Вскоре Троцкий сообщает, что не хватает револьверов, а без револьверов, приставленных к голове командира, невозможно добиться победы. «Без револьверов воевать нельзя».

Ленин вскоре создал специальные органы для борьбы с дезертирами, и тут же было задержано и расстреляно 79036 дезертиров. А 98 тысяч добровольно сдались молодчикам НКВД, которые использовались в качестве пушечного мяса.

Ленину доложили, что пропадают красноармейцы.

– Товарищ Дзержинский! Где он, в подвале, работает? Когда выпустит последнюю пулю в затылок врагу мировой революции, пусть срочно чешет ко мне вождю мировой революции Ленину.

– Я уже здесь, – сказал Дзержинский. – Устал. Кроме того, у меня произошел сбой, Владимир Ильич. Одна дама разжалобила меня. Она все время держалась за живот и умоляла не стрелять в живот, потому что там живой ребенок. Просила оставить жизнь ребенку. У меня дрогнула рука.

– Ты что, слюнтяй?! Срочно догнать, расстрелять, как собаку. Нам дети от буржуев не нужны.

– Нет уж, Владимир Ильич, сделайте это вы, вот мой пистолет вам, он заряжен, спуститесь в подвал, она там сидит, плачет, у нее как это? А, у нее шок.

– Ладно, Феликс, садись. Мне доложили, что пропадают красноармейцы. Разве такое возможно? Мы должны пропавших защитить. Найти и защитить.

– Боюсь, что это невозможно.

– Как это невозможно?

– Красноармейцы пропадают по ночам. Их хватают, уводят, чаще в дом, умертвляют, дробят и спускают в канализацию. И все чисто. Понимаете? Наши враги тоже не дремлют.

– Тогда сделаем так. Тот квартал, в котором пропал красноармеец, берем в заложники…вместе с детьми и стариками. Если в течение трех дней красноармейца нам не возвращают – всех расстрелять. До единого! Идите, выполняйте задание партии, товарищ Дзержинский. И докладывайте, докладывайте!

***

Ленин, когда некого было отчитывать, брался за перо и рассылал циркуляры.

Троцкому: … «выздоровление идет превосходно. Уверен, что подавление казанских чехов и белогвардейцев, а равно поддерживающих их кулаков–кровопийц, будет образцово беспощадное. Горячий привет Ленин».

«Пенза. Губисполком. 29 августа 1918 года. Крайне возмущен, что нет ровно ничего определенного от вас о том, какие же, наконец, серьезные меры беспощадного подавления и конфискации хлеба у кулаков пяти волостей проведено вами? Бездеятельность ваша преступна. Провести массовый беспощадный террор против кулаков, попов и белогвардейцев, сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города».

В том же году палач намыливает шею Троцкому: «Удивлен и встревожен замедлением операций против Казани…. По-моему, нельзя жалеть города и откладывать дальше, ибо необходимо беспощадное истребление».

Таких директив палача в отношении собственного народа нескончаемое количество. Ленин является автором заградительных отрядов, которые использовались и во время Второй мировой войны его учеником Джугашвили.

Экзекуции проводились и среди красноармейцев.

Бесконечная, беспардонная демагогия и пустые обещания, помноженные на доисторическую звериную жестокость, помогли Ленину сломить сопротивление белых армий в гражданской войне. Белые офицеры, а в основном они составляли костяк армии, воспитывались в других условиях. Это были русские интеллигенты, аристократы, исповедующие иные ценности. Русский интеллигент неспособен был вспарывать животы сдавшимся в бою солдатам, своим кровным братьям.

Немаловажную роль сыграла и разобщенность командующих, чьи дивизии воевали против красных Комисаров. Они также не были поддержаны армиями Антанты. России суждено было погрузиться во тьму на долгие десятилетия коммунистического болота и мракобесия.

32

Изрядно потрепав несогласных с насильственным раем, отказавшись от лозунга «земля − крестьянам», Ильич вспомнил, что где-то за Уралом, кажется в Тобольске, в доме Ипатьева томится царская семья. Эта мысль током ударила в воспаленный злобой мозг вождя мировой революции.

Юные дочери, больной несовершеннолетний царевич Алексей, врач, повар, домработница находились под неусыпным контролем чекистов, ленинской гвардии.

Но теперь уже не революционная бдительность руководила вождем, не страх, что царь может вернуться, страна уже практически была сломлена, − теперь месть не давала ему покоя. Она кусала его как блоха, она грызла его как голодная крыса. Он вспомнил брата Александра, он видел его, болтающегося на веревке, беспомощного, с искаженным лицом. Тут же, как предлог возник образ Белой Армии. А белая армия могла вернуться, освободить царскую семью, царь мог возглавить армию и двинуться на Москву. Ужас, караул. И как мне раньше не пришла эта спасительная мысль в голову, подумал он и хлопнул себя по лысине, да так, что услышала Фотиева и ворвалась в кабинет, чтобы спасти его.

– Товарищ Фотиева! Явилась, молодец, ценю, ценю за преданность и бдительность, получишь лишний килограмм черного хлеба в качестве премии. А пока вызовите мне Кацнельсона и Дзержинского, срочно, они мне нужны как революционеры, члены ЦК, как боевые товарищи по архи важному делу. Ну, идите, идите, чего вы стоите, хлопаете глазами? Премия не предусматривает медлительности, медлительность свойственна только буржуазии, а мы ее уже скрутили в бараний рог и этот рог опустили на дно параши,–га–га!

– Свердлова что ли? – стушевалась Фотиева.

– Да, именно его. Это его партийная кличка, вы это должны знать, между прочим. Он так и останется Свердловым, гусским а то уже контрреволюцией пущены слухи, что в Ленинском Политбюро одни евреи. И даже имеются еврейские погромы. А Свердлов – теперь гусский, он великий революционер, после меня, конечно. Как и я, он гусский. Стал гусским. Он трижды, четырежды гусский, как и польский еврей Дзержинский. За его спиной Урал, а Урал — это гусская территория, товарищ Фотиева. И я Ленин подарил ему эту национальность. Вот Бронштейн – настоящий еврей, умный, талантливый, не чета гусским дуракам, но я его крестил в гусского и назвал Т…оцким.

˗ Как же вы крестили, если Бога не признаете? ˗ спросила Фотиева, которая могла задать такой вопрос, который не позволено было задавать любому ходоку.

˗ А я кто, по-твоему? Я и есть бог…пролетарских масс.

˗ А, поняла.

Фотиева бросилась искать Кацнельсона, а Ленин все не мог остановиться. Он быстрыми шагами расхаживал по кабинету и произносил великие идеи о суде над Николаем Вторым.

– Это будет суд народа. Никто не сможет назвать нас и меня в том числе, убийцей царя. Это суд пролетарских масс. Хоть царь и подарил мне коня в Шушенском, и платил неплохие деньги на содержание, и даже дал возможность сыграть свадьбу, но пролетарские массы требуют его казни. И я ничего не могу поделать. А что касается царских дочерей, не познавших клубнички, то …пусть отправляются на тот свет. Там они найдут и женихов, и любовников, га…га…га. Ко всему прочему, не могу забыть казнь моего брата. Хоть и предлагали ему покаяться во имя спасения жизни, но он не согласился, и я не могу согласиться с тем, чтобы царь и его дети так просто топтали мою землю, которая принадлежит теперь революционным массам. И это архи важно. И всю царскую родню туда же, их очень много и… некая монахиня Елизавета Федоровна, красивая, черт возьми, ее бы того… обнять, но это буржуазная красота не по мне, не по мне, это архи важно. Бывшая жена московского генерал-губернатора под давлением народных масс, вынуждена была уйти в монастырь. Но это ее решение. Тем более она должна принять мученическую смерть как ее наставник Христос, которого не было, га…га…га. Христос, как и все попы, будет свержен. Я заменю его собой. И Бога тоже.

Кацнельсон в очках и с бородкой «под Ленина» бодро вошел в кабинет, захлопал в ладоши, выразив, таким образом, восторг от решительных шагов своего учителя. От его подкованных сапог оставались грязные следы на ворсистом ковре. И Дзержинский как вихрь ворвался и упал в кресло, рассматривая вождя, сгорбившегося и похудевшего…

– Вы, как юноша, Владимир Ильич, − сказал Кацнельсон, будущий Свердлов. − Я в восторге от ваших шагов. Это революционные шаги. И от вашего гомерического хохота, присущего только гениям, я в восторге. Я об этом издам книгу. По ночам, когда я просыпаюсь и больше не могу заснуть, в моей голове самостоятельно рождаются планы этой великой книги, героем которой…И знаете, – он перешел на шепот, – меня как мужчину интересует интимный вопрос. Это диктуется тем, что я как мужчина, стал сдавать. Даже молоденькая, революционно настроенная девушка из семейства гопников, порой не может меня возбудить для того, чтоб я удовлетворил ее в интересах революции. А вы как? как у вас с Инессой, ведь она уже старая, во всяком случае, кажется таковой, виски стали покрываться пеплом, ходит, немного сгорбившись, хотя значительно моложе вас и Надежды Константиновны. Жаркая она в постели? Должно быть жаркая, если вы ее до сих пор возле себя держите. Расскажите, клянусь революционной бдительностью, никто не узнает об этом. Может и мне найти более опытную и молодую женщину– гопничку? А ты, Феликс закрой глаза, вернее уши, ты не слышишь, что говорят и о ком говорят два великих человека.

– Янкель, Феликс, ты уши закрыл? закрыл молодец. Так вот, с возрастом любовь к женщине отходит на второй план, зато появляется любовь к Родине. Если считать родиной Россию, то тут проблемы, я не люблю Россию. Тебе, Янкель, подошли бы дочери царя Николая, если бы не угрожали мировой революции своим существованием, я бы тебе порекомендовал одну из них. А Инессу я собираюсь отправить на юг к Фрунзе, но так, чтоб она больше не смогла вернуться обратно, так чтоб ей там понравилось, и чтоб она там осталась эдак лет на тридцать. Ты как революционер, смог бы справиться с любой. Тело-то у царевен нежное, царское…, хоть и поганое, враждебное, интеллигентное, а интеллигенция − говно, товарищ Свердлов, или Каценльсон−Муцельсон. А ты…найди себе молодую революционерку из народа, возьми из тюряги, ведь ты там уже сидел, знаешь, какие там пылкие гопнички, что вынуждены были экспроприировать на свободе, за что их сажал царский режим. Она возродит твою способность. Так-то, товарищ Свердлов.

А теперь к делу. Дело — вот в чем. Дело в том, что царь и его семья не перестают меня беспокоить. Даже во сне их вижу, обнажив когти, ко мне являются. Как они смеют? Кто им позволил беспокоить вождя мировой революции?

Ты, товарищ Кацнельсон, только послушай, что пишет Нечаев! Он пишет, что надо уничтожить всю царскую семью. Браво Нечаев! Но ему не удалось это сделать, не успел. «Так вот то, что не удалось осуществить этому великому революционеру, сделаем мы», Янкель.

Пролетарские массы одобрят расстрел царской семьи. Всех до единого; и прислугу, и врача, и сторожа, и уборщицу, и мойщицу посуды – всех, кто окружает царя Николая Кровавого, поскольку они пропитаны царским духом. Не революционным, а царским. Царь Николай этого заслуживает. Кто убил моего старшего бата Александра? царизм убил. Не убил, в смысле расстрела, а повесил. Вот и мы должны всех повесить на Красной площади, на всеобщее обозрение пролетарских масс. Четвертовать, а потом повесить, потом снять, снова четвертовать и снова повесить, а единственному сыну − наследнику пустить кровь и повесить, чтоб болтался на ветру. А пролетарские массы будут в восторге от этой гуманной акции. Что это я говорю «гуманной». Пролетарская революция не признает гуманизма. Гуманизм — это буржуазное, враждебное нам понятие. Еще Бакунин говорил…, а что он говорил, ты не помнишь, Яша? Вспомнишь – приходи. Прав я, товарищ Свердлов или неправ? А впрочем, вождь всегда прав.

Ленин никак не мог остановиться. Он дошел до того, что стал требовать перемолоть царские кости, все сжечь и развеять над пустыней Сахара.

Свердлов, не получивший удовлетворявший его ответ на интересующий вопрос интимного характера, повторять его не стал, хорошо зная, что если повторит свой вопрос, Ленин выкатит глаза, налитые кровью и долго будет тараторить с нотками дьявольского подозрения в измене мировой революции и ее врагах. Поэтому он переключился на проблему, так волнующую своего вождя.

– Владимир Ильич! позвольте высказать свое личное мнение. Оно может быть иным, если вы прикажете или ЦК не будет согласен с ним. Я даже не знаю, высказать его или воздержаться. Но в интересах мировой революции, решусь на дерзкий поступок.

– Валяй, Кацнельсон, – разрешил вождь.

– Благодарю и да здравствует Ленин! – воскликнул Кацнельсон, вставая. – Так вот. Судить царскую семью принародно в открытом суде, мне представляется нецелесообразным. Почему? Да потому что, скажем, судить детей царя, тем более больного малолетнего царевича Алексея, не за что. Они никаких преступлений перед революцией не совершали и не могли совершить. Они – дети. Подростки. Я уверен, что мы одолеем белогвардейцев и всякую контрреволюционную сволочь, и вы утвердитесь как глава великого государства, тогда ваш авторитет распространится и на другие страны. Нас начнут признавать, устанавливать дипломатические отношения. С мировой революцией, похоже, небольшая передышка, она как бы отошла в тень, по крайней мере, до тех пор, пока у нас не кончится Гражданская война. А казнь детей даст возможность руководителям капиталистических государств задать нашим дипломатам один и тот же вопрос: за что? Не думаю, что это в наших интересах.

– Хорошо, обговорим этот вопрос на пленуме ЦК РКП(б). Ты там выступишь с этим предложением. Но учти, казнь царской семьи, в том числе и детей, осуществишь ты, не ты лично, а под твоим руководством, если хочешь, чтобы город Екатеринбург носил твое имя – Свердловск. А царь и его семья должны быть расстреляны, независимо от решения Пленума. Сделай это тайно. И учти: я здесь не при чем, я таких указаний не давал. Сделай так, чтоб никто не знал, что такое указание давал лично я, найди нужных, преданных революции людей. Среди них должны быть евреи. Евреи — это наши люди. Ты же еврей, Кацнельсон, вот и сделай эту гуманную акцию руками евреев. Можешь идти, Кацнельсон. А, подожди! О нашем разговоре никому ни слова, понял? Понял или нет? Если понял, повтори. Ни одна душа не должна знать, что великий Ленин казнил царских детей, понял или нет? Я здесь ни при чем. И на пленуме этот вопрос обговаривать не надо. А если обговаривать, то я на этот пленум не пойду. Я здесь ни при чем, ни при чем вот так, Кацнельсон.

− Именем революцией клянусь! ни одна душа знать не будет, что великий Ильич требовал казни детей.

33

Вождь задумался. Может действительно послы капиталистических стран начнут шуметь по поводу справедливой казни врагов революции, не смотря на требование народа. Надо как-то так, чтоб ни темно и не светло. Чтоб и нашем и вашим. Чтоб я к этому делу отношения не имел и чтоб вся царская семья вместе с прислугой, врачом и прочей сволочью, были ликвидированы. А что если поручить ликвидацию семьи Николая Екатеринбургскому Совпеду? Пусть они расстреляют, а Москва ни при чем.

− Иди, Кацнельсон. Освободи кабинет, я думаю, а когда я думаю, никого не должно быть рядом. А ты Дзержинский, мастер расстрельных дел, освободи уши от зажатых ладоней. Феликс, если ты не спишь, слушай. Ты возьмешь на себя всяких там князей и особенно Елизавету Федоровну, монахиню, преподнеси ей змею на блюдечке с голубой каемочкой, Идет? А сейчас надо идти в подвал, расстреливать попов. Э, черт с ними, пусть их расстреливают твои замы, а ты составляй планы. Сначала всех арестуй, а потом…сам знаешь, что делать. С Кацнельсоном договоритесь, чтоб это было одновременно, но в разных местах. А пока побудь в приемной, ко мне Инесса рвется, черт бы ее побрал.

Дзержинский почесал бородку, глаза у него заблестели и ниже пупка у него что-то там зашевелилось. С приподнятым настроением он вышел в приемную и стал обдумывать план написания гениального труда «Ленин и революция». Это будет лучше, чем выстрелы в затылок, ведь должны же враги когда−то кончиться, а труд о бессмертном вожде будет существовать вечно, как драмы Шекспира.

***

Инессе в этот раз удалось умаслить своего угасающего любовника, он готов был выполнить основную миссию мужчины, но его организм, основательно подточенный, сработал досрочно, и вместо благоприятного воздействия на психику от контакта с женщиной, вышло одно расстройство. Он впервые брякнул в ее адрес оскорбительную фразу:

˗ Уходи, видеть тебя не могу.

Инесса только достала платок, вытерла глаза и бесшумно удалилась через черный ход, а вождь красный, как рак, слегка подергивался, произносил какие-то непонятные слова. Он сам открыл дверь приемной и сказал:

– Феликс, заходи. У меня тут возникла небольшая проблема. Попил слишком горячий чай с малиновым вареньем и меня, вдруг, бросило в жар. Это Фотиева виновата, я ее непременно накажу. А то и заменить могу и выслать за Урал. Нельзя долго держать рядом с собой, под боком бабу, она имеет возможность накапливать всякую секретную информацию и…и может передать французской разведке.

Дзержинский, не поднимая глаз, спросил:

˗ Что прикажете, великий стратег?!

˗ У меня тут проблема, политическая проблема, у меня нет других проблем, меня хорошо кормят, поят чаем с малиной, поэтому у меня только политические проблемы, черт бы их побрал. Мне уже надоели эти буржуи. И когда только они подохнут. Взяли бы, да подохли добровольно, сами и сняли бы все проблемы, но совести у них нет. Я, правда, отвергаю это понятие, совесть это буржуазная категория, а мы должны вырастить общество, которое не будет знать, что такое совесть.

˗ Конкретно, вождь народов, ˗ произнес Дзержинский холодным тоном, так похожим на тон головореза, отчего Ленин хотел вздрогнуть, но не получилось.

˗ Ах, да, забыл и это архи плохо. Так вот, брат Николая Второго, Михаил Романов обратился ко мне с просьбой сменить свою фамилию на фамилию жены и стать гражданином Барсовым. Он, видите ли, отказался от царской короны, когда его брат отрекся в его пользу, даже носил красную повязку на рукаве во время переворота. Он, видите ли, хотел бы жить среди пролетариата, ввиду того, что очень любит свою жену. Как ты думаешь, искренен он, или притворяется?

− Притворяется.

− Тогда арестуй его, Феликс, и тут же покончи с ним, и жену его расстреляй. Знаешь, муж и жена – одна сатана. И Елизавету Федоровну, которая на награбленные деньги больницу построила для бедных…тоже арестуй, сбрось в шахту живую, пусть там молится.

– Я Михаила Романова арестую и отправлю в Пермь, там он будет расстрелян, а потом займусь остальными.

– Хорошо…. Только нам надо как-то так… Конспирация в этом деле, вот что нам надо. Феликс, посоветуй и посодействуй.

– Насколько я знаю, царь и его семья находятся в Екатеринбурге. Надо вызвать военного комиссара Уральской области Голощекина, коменданта Юровского и дать задание...это наши люди, оба евреи.

– Правильно, товарищ Феликс. Но только так … как-то так, не называя имен. Ты…посоветуй им расстрелять − всех, всех, родителей, детей и слуг. Но все должно быть строго законспирировано. Конспирация − это фундамент мировой революции, товарищ Дзержинский. Твоим именем тоже будут названы города и поселки. И памятник тебе в Москве поставят. Только, прежде необходимо снести все памятники царям и прочей сволочи. Они все были против революции, а если не были как Петр первый, то могли быть.

Дзержинский вскочил, как солдат революции и уже стал смотреть на входную дверь.

˗ Подожди, Феликс. Ты немного устал, я по глазам вижу. Угостить царскую семью пролетарскими пулями, поручено Кацнельсону ˗ Свердлову, я только что вспомнил. Есть возможность снять с тебя это тяжелое бремя. Работай пока в подвале и чаще мой руки, а то за ногтями высвечивается застывшая, присохшая кровь буржуев, наших заклятых врагов. А Елизавету…дай команду и все дела…

Дзержинский отправился выполнять задание своего учителя…пока в подвале. Он в эту ночь расстрелял 55 безвинных и гордился этим.

А что касается Михаила Романова, его судьбы, он поручил другим головорезам. В ночь с 11 на 12 июня 1918 года брат Николая Второго, Михаил Романов вместе с семьей был арестован, перевезен в Пермь и вместе со своим секретарем англичанином Джонсоном расстрелян без суда и следствия. Уничтожение царской семьи началось. Ужасное злодеяние шло успешно в ленинском духе. Затем была арестована Елизавета Федоровна.

Невинно убиенные

34

Вскоре к Ленину пожаловали уральские головорезы Голощекин Шая Ицкович – организатор убийства царской семьи и Юровский. Они предложили план ликвидации царской семьи и обещали привезти награбленное золото, бриллианты (они уже знали, что драгоценности спрятаны в корсетах царевен).

Ленин пожал каждому руку, но сказал:

– Я… знаете, я здесь не при чем. Вы зайдите к Свердлову, у него получите подробную инструкцию. Инструкция должна быть приведена в исполнение немедленно. Как только, как только все исполнится − доложить лично мне, хотя не мне, а Свердлову. Меня этот вопрос не интересует, я здесь не при чем. Меня это не интересует, но вы мне доложите лично. Лично меня это не интересует и запомните: я здесь ни при чем. Да и не хочу, чтоб потом, лет эдак через пятьсот, когда революция победит во всем мире, кто-то мог сказать: Ленин расстрелял царских непорочных дочерей и больного царевича Алексея. Я их расстреливать не буду. Не хочу и все тут. Ленин имеет право не хотеть. Ленин подвинул Бога и сам занял его место, этого скрыть нельзя, это очевидный факт, а факты – упрямая вещь. Это говорю я – вождь мировой революции. Но с царской семьей должно быть покончено в кратчайшие сроки. Царская семья угрожает революции. – Ленин не мог успокоиться. Голос у него дрожал, слюна брызгала изо рта как у бешеной собаки. Он походил, шлепнул себя по лысине и не мог успокоился. − Кстати, как там Польша – пала? Это архи важно. Нет еще? А где Бронштейн, жид проклятый? Он что – трус? Когда с царской семьей и этой монахиней будет покончено, доложите мне и только мне, хоть ночью, а потом Дзержинскому и этому, как его? а Кацнельсону− Муцельсону, а он уж доложит ЦК. Вы слышите? Муцельсону, будущему Свердлову.

− Так он уже Свердлов. И памятник ему воздвигнут, кажись…

˗ Так быстро? Эх, каналья… А я? Медлю, хотя эта медлительность недопустима.

Царская семьи, согласно инструкции, исходившей из уст Ленина, предписывала покончить с поверженным царем и его домочадцами в общих чертах и все равно эта инструкция была ужасной, зверской, трусливой, жестокой, как сам вождь мировой революции.

Большевистские прихвостни тщательно скрывали этот бесчеловечный поступок своего вождя. Дескать, это Уральский совет решил, Ленин и не знал об этом, однако непосредственные исполнители казни Юровский и Голощекин, и некоторые другие братья по крови Ленина, те, кто непосредственно палил из браунинга, с гордостью рассказывали молодежи на различных собраниях, как это происходило. Убийцы не стеснялись в выражениях, но главного убийцу никто не вспоминал: главный убийца всегда был в тени.

***

Мешок с головами царя и его супруги и ценностями царевен в Москву доставил Юровский, Шая Голощекин, Войков (Вайнер Пинсух) Петр Лазаревич, Никулин и Ермаков.

Ленин не скрывал восторга, но распорядился произвести дезинфекцию, дабы можно было к ним прикоснуться.

– Товарищ Юровский, от имени революционных масс благодарю вас за своевременную и нужную работу. Вы свой долг выполнили перед пролетариатом и достойны всяческих наград. Но я думаю, товарищ Юровский, что вы и ваши товарищи теперь и не только теперь, но и в будущем сможете выступать перед массами и рассказывать, как все это было. Нашу молодежь необходимо приучать к жесткой революционной бдительности и подобным решениям. Надо, чтобы расстрелы узурпаторов стали нормой и даже достижением революционной молодежи. А то всякие демократы под прикрытием демократии талдычат о гуманизме. Гуманно только то, что революционно. А за ценности спасибо. Думал ли царь, когда вешал моего старшего брата, что я, то есть, мы расстреляем его наследника и всю его семью? Ан получилось, не так ли, комиссар Юровский?

– Владимир Ильич, мой заместитель Никулин все время скандалит с Ермаковым, кто больше выпустил пуль в царя и его дочерей, я даже не знаю, что с ними делать. Они и к вам рвутся, чтоб вы разрешили этот спор.

– Передайте им мою благодарность, они оба сделали великое историческое дело и их заслуга перед социалистической революцией неоценима.

Но два палача не успокоились. После многочисленных выступлений перед коллективами заводов и фабрик, перед учителями, молодежью о своем героическом подвиге (подлом убийстве) - ликвидации царской семьи, они уже, будучи дряхлыми стариками, с налитыми кровью глазами, затеяли судебную тяжбу – кто из них больше выпустил пуль.

Большевистская машина по перемалыванию костей к этому времени уже все кости перемолола и мозги отравила.

- Това…ищ Кацнельсон! Почему так поздно? Ваши посланцы ни к черту не годятся, разберитесь немедленно и если это саботаж расстрелять…без суда и следствия. Чем больше мы расстреляем, тем лучше. Всякая революция делается на крови. Давайте ящик! Он тяжелый? Тогда ставьте на табуретку. Топор с вами? Нет топора? Почему, товарищ Кацнельсон? Это ревизионизм.

- Да Владимир Ильич, не стоит. Ящик открывается. Этот замок сделан уральскими рабочими специально для вас по заказу выдающихся партийных деятелей Голощекина и Юровского. Сейчас он на замке, а ключ у Яши Юровского, он там, у парадной лестницы, хочет удостоиться чести лицезреть вас и рассказать, как он убивал царскую семью.

- А еще кто там?

- Лейба Бронштейн, Никулин и Голощекин.

- Тогда зови. Они расскажут как содержалась царская семья.

– Я могу рассказать, – поднялся Юровский, руки по швам. Это мои штучки, которые рождали в мозгу по ночам, когда я не мог заснуть, думая о Москве и мировой революции.

– Я тоже могу рассказать, – сказал Голощекин Шая. – Помните, Владимир Ильич, как вы вызывали меня и лично инструктировали?

– Шая, тебе приснилось. Я никаких инструкций не давал. Я здесь ни причем. Давайте рассказывайте по очереди, только не мне, а членам Политбюро. А я тоже послушаю, хотя я здесь ни причём.

– Давайте я начну, – предложил жид Юровский, поднимая руку.

– Нет, я.

– Да подожди ты, – не унимался Юровский.

– Товарищи, не ссорьтесь, – потребовал Ленин. – Давай ты, Юровский. Членам Политбюро, а не мне, поскольку я здесь ни причем.

– Знацца так, 24 часа ы сутки двери всех пяти комнат, где проживала царская семья, не запирались на замок: входи, кому вздумается. Вся жись царя и его семьи проходила на наших глазах. Любой член мог появиться в царских спальнях днем и ночью, что и происходило. Обычно царевны просыпались и увидев нашего вооруженного бойца – красноармейца, накрывали голову подушкой и нарочно начинали храпеть. Обычно члены нашего караула любили заходить в столовую, када члены садились завтракать, обедать или ужинать. Они сидели за грубым не накрытым скатертью столом сработанном из нестроганых досок. Во время этих обедов, я подходил ближе к столу наклонялся и плевал в тарелки с супом или в гречневую кашу, сначала царю, потомычки царице а затем царевнам, так ака вы советовали нам с Голощекиным, Владимир Ильич.

– Ну что, Николай кровавый. Вкусно, да? – допрашивал я царя, а Голощекин стегал его локтем по морде. Хватит жрать, отдай батюшка блюдо.

– Бери, – отвечал Николашка,значит, царь, бывший. Голощекин брал миску с супом и выкидывал в форточку.

– У меня дополнение, – не вытерпел Шая Голощекин.- Мы иногда писали на них во время завтрака или обеда.

– Товарищи! – перебил Ленин. – Все итак понятно. Только помните: мы здесь ни при чем, а я вообще ни при чем, ни притом и это архи важно. Давайте вскроем ящик с головами царя и царицы. Это я возьму и вскрою.

Он не заметил, как вошли три выдающиеся исторические личности, необразованные и жестокие убийцы, на совести которых уже было много убийств. - Лейба Бронштейн, Янкель Кацнкльсон и Никулин. Они стали за спиной гения, который приказал умертвить царскую семью и доставить головы в Москву в этом небольшом ящике, чтоб посмотреть Николаю Второму в мертвые глаза.

Ильич тихо стонал и временами что-то бормотал себе под нос. Головорезы стояли и улыбались, никто не решился произнести хоть один звук. Только Яша Кацнельсон (Свердлов), чьим именем будет назван Екатеринбург за заслуги в злодейском убийстве царя и его несовершеннолетних детей, вдруг захлопал в ладоши. Его поддержали остальные убийцы. Ленин запищал от восторга, оторвал руки от ящика и поднял их вверх. Аплодисменты усилились.

− Так вот, товарищи, все мы присутствуем…, короче, мы присутствуем при полной и окончательной победе над царизмом. Это исторический момент. Когда произойдет революция во всем мире, художники и писатели, такие как Максим Горький, будут писать о вас романы и рисовать портреты. Товарищ Юровский, ключ от ящика!

Юровский сунул маленький ключик, пять раз повернул его, и ящик автоматически открылся. Показались головы царя и царицы. Их шеи были обмотаны грязными тряпками, пропитанными засохшей кровью.

Володя на радостях первый пустился в пляс. За ним последовал Юровский, Кацнельсон, Бронштейн и Никулин. Юровский взял ящик и бросил на пол. Теперь танец продолжался вокруг ящика. Ленин на какое-то мгновение остановился, шлепнул себя ладонью по лысине, а затем, хлопая в ладоши, пошел вприсядку. Его примеру последовали и другие. Инесса стояла за ширмой и наблюдала за дикой пляской революционеров, называющих себя гениями.

« Ты ли это, Володя? Похоже, что у тебя что-то с мозгами. Но, увы, твоя болезнь заразительна: твои последователи, как и ты, начинают терять рассудок. Что мне делать, куда деваться? Надо удирать во Францию. Но там посадят. Вон, у него уже пена изо рта, что делать?»

- Володя, опомнись! Ты погляди в зеркало, на кого ты похож. О Боже!

- Инуся, давай с нами. Ты мой соратник, мой партийный товарищ, докажи, что это так перед лицом истории! - произнес Ильич и протянул ей руку. Инесса покорилась. Она впервые услышала голос не человека, а дьявола, и не могла ему противостоять. Она, так же как и остальные, пустилась в пляс. Но лицо царицы испугало ее.

- Мне дурно и я вынуждена покинуть вашу пляску… смерти. Пляшите, рассвет уже недалеко.

- Это ревизионизм, товарищ Арманд. Идите и разоружитесь, произнес Володя и погрозил ей пальцем.

- Простим ее, она женщина, слабое существо, сказал Троцкий.

- А дочерей Николая Второго расстреляли? Они тоже слабые. А вообще, как все это происходило? Нам же надо утвердить этот гуманный, в духе пролетарской морали акт на заседании ЦК. Товарищ Юровский, вам слово.

Яша Юровский встал по стойке смирно, вытер влажный, немного заплеванный подбородок грязным рукавом чекистской кожаной куртки, пригладил короткие пейсы и начал свой исторический рассказ, который долгие десятилетия будет храниться на самом дне архивов КГБ.

- Знацца, понимаешь, так… када я, мудак, но революционер, преданный партии и лично вам, Ильиц, получил распоряжение от товарища Свердлова, а товарищ Свердлов говорил, шо такова воля ваша, Владимир Ильиц…

- Товарищ Юровский! какое образование вы получили в царской России? Какое и почему вы разглашаете военную тайну? Кто вам сказал, что Свердлов сказал, что он получил такое распоряжения от вождя мировой революции Ленина? я такого распоряжения не давал, я здесь не причем. Продолжайте…, товарищ.

- Во второй класс ходил немно–сь, потомычки выгнали за фулиганство, суки, бля.., прохвосты, такую их в душу и Бога мать.

– Бога не вспоминайте. Я − бог, а того бога, что вы вспоминаете, уже нет, понятно? продолжайте, това…ищ.

– И за революцийонную деятельность, е…их мать, и непочтение к одной старой учительнице…, тертого стекла в булочку подсыпал перед чаепитием, – промямлил Юровский.

- Ну, вот-вот, сразу видно. Революционер. Но ничего. Зато вы не гусский интеллигент. А гусская интеллигенция - это говно. Значит, вы – говно. Продолжайте, товарищ Юровский…польский еврей. А интеллигенцию мы уничтожим и только некоторых отправим за границу. Так вот, дорогой мой родственник по духу, я – вождь мировой революции, к убийству царской семьи не имею ни малейшего отношения. Где это вы слышали, товарищ Юровский, чтобы гений был замешан в убийстве царских дочерей и юного больного царевича Алексея? Это все Уральский Совет рабочих и крестьянских депутатов постановил, - верно, товарищ Кацнельсон? Я и не знал об этом. Так что, товарищ Юровский, нигде никогда не упоминайте мое имя в связи с законной ликвидацией царской семьи по требованию рабочих и крестьян России, и всего мира, хоть это был вполне гуманный акт. Кроме того, с них никто кожу не сдирал, на кострах не поджаривал в живом виде, раскаленные иглы под ногти не всаживал и колодками коленные суставы не сдавливал. А следовало бы. По требованию рабочих и крестьян. Товарищ Кацнельсон! Были ли такие требования трудящихся? Были, конечно, они не могли не быть. Почему не фиксировали, товарищ Кацнельсон? О, у тебя уже штаны буреют. Описался, значит, ну не дрожи, как осиновый лист. Мы назовем Екатеринбург твоим именем в честь победы над царем-узурпатором. Ты мог не только кислотой облить их трупы, ты мог сжечь трупы и пепел над Уралом развеять. Над пролетарским Уралом. Ну, да ладно: пролетарская культура, большевистская гуманность и интеллигентность не позволили это сделать. А следовало бы. Прав я, товарищ Троцкий? Прав, конечно, прав. Итак, товарищ Юровский, излагайте, как это было. Только правду и только правду. И на этот раз без мата.

- Я же с тобой, Ильич, по специальной связи обчался и запомнил твои слова: убить и царевича тоже, это архи важно. У нас на Урале никто не горовит «архи важно». Так что не х… выкаблучиваться.

− Имейте совесть, товарищ Юровский, − вскрикнул Кацнельсон и стукнул кулаком по столу. – С вождем трудящихся так разговаривать не полагается.

− А мне все по х…, мы теперь повязаны жгутом истории. Кроме того, он жид и я жид, − сказал Юровский и пустил слюну.

– Товарищ Юровский! излагайте, излагайте суть вопроса, мы вас внимательно слушаем! – требовал вождь мирового пролетариата.

– Ну, значит, в два часа дня 16 июля 1918 года ко мне приехал Филипп и передал постановление Исполкома о том…короче, о том, что я могу выполнить свой революционный долг прикончить Николая Второго и его семью, его повара, врача, экономку Демидову, короче, всю эту шваль. Как можно жестче, как можно быстрее.

Ночью ко мне постучит некий «трубочист», он заберет трупы и скромно их обольет соляной кислотой, и подожжет. Я вызвал людей, раздал им оружие. Среди наших выдающихся революционеров, готовых совершить великий подвиг, находились революционеры еврейской национальности, мои кровные братья. Они подключились к гаманному процессу по части сжигания трупов врагов революции и всего мира. И латышские стрелки. Они хором заявили, что не будут стрелять в царских дочерей и больного мальчика-царевича Алексея. Я офигел, мине в тувалет захотелось, но я трижды стрельнул и все прошло. Хотите, я повторю чичас эту стрельбу?

– Повешу, – сказал Бронштейн.

- Не хотите? ну и не надо. Пусть будет стыдно вам и вашим детям перед всем человечеством за отказ выполнить свой революционный долг. Я ослобоняю вас от этой благородной и почетной миссии. У нас есть, кому стрелять. Сам Ленин − стрелок, дай Боже!

- Я прикончу двоих, - заявил товарищ Никулин, мой заместитель, который ворвался без разрешения.

- Так оно было! - воскликнул Никулин. - Только Ермаков неприлично присваивает себе заслуги в расстреле царской семьи. Это нескромно, Владимир Ильич. Поправьте его. Нечего украшать его грудь орденами и медалями за великий подвиг. А то я на него в суд подам.

− А что делали бойцы еврейской национальности? − спросил Янкель Кацнельсон.

− У них руки дрожали, они все угол искали, чтоб оттуда из–за угла пострелять.

- Това…ищи, - произнес Ленин, поднимая руку вверх. - Все получите по заслугам. Екатеринбург переименуем в Кацнельсон.

- В Свердловск, я же с вашего разрешения Свердлов, а Кацнельсон я по происхождению, по рождению, по крови гусский.

- Да, да, да, согласен. Так вот Екатеринбург станет Свердловском…на вечные времена, а что касается вас, товарищ Юровский, то один из городов так и будет называться: «Юрьевск». Это будет процветающий город с вашим портретом на каждом перекрестке. Один из поселков по выбору самого Никулина будет называться «Никулино». Давайте дальше, товарищ Юровский. Това…ищ Кацнель…, вернее, това…ищ Свердлов, вы одобряете или не одобряете? Да, да, одобряете, я знаю. Дальше, Юровский, герой революции. С самого начала.

- В два часа ночи постучал «трубочист». Я открыл. Каждый из нас поприветствовал друг друга словами: да здравствует вождь мировой революции Ленин! Я спустился в подвал, куда последовал и конвой. Я каждому раздал по револьверу и кучу патронов к ним, а затем поднялся наверх к царской семье. Все крепко спали. Никто не храпел, только малыш иногда стонал во сне. Царица обняла своего больного сына, но он все равно стонал. Пришлось стучать кулаком, ногой, а часовому, стоявшему у двери, прикладом по полу, а потом и по спинкам кроватей. Первым проснулся отец, Николай.

- Встать, вашу мать! в городе неспокойно, нас всех могут убить. Для вашей же безопасности и сохранения вашей жизни всем надо спрятаться в укрытие. Вождь мировой революции заботится о вас грешных.

- Подождите, пожалуйста! - просит Николай, протирая глаза. - Женская половина должна одеться. Потом надо бы помолиться перед тем, как спуститься в подвал.

– Десять минут на сборы! – даю я команду и прячусь за часового.

Но прошло только осмь минут, я стремительно вхожу и становлюсь рядом с Медведевым. Романовы совершенно спокойны. Ни тени подозрения на их лицах нет. Анастасия улыбается, а царевич Алексей становится рядом с отцом. Дисциплинированные, черти. Я делаю полшага вперед и говорю:

- Всем вниз, в подвал! Все за мной! У царевича стали подкашиваться ноги. Отец вынужден был взять его на руки. Остальные, кто с подушкой, кто с другими вещами покорно стали спускаться в подвал следом за мной. Царица Александра Федоровна тут же уселась на стул, ее сын Алексей тоже. Мне это не понравилось, и я скомандовал: встать! Все встали, заняв продольную и боковую стену.

- Внимание, говорю, обращаясь к царской семье, Исполнительный комитет Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Урала постановил: покончить с Домом Романовых!

Раздались женские вопли: «Боже мой! Ах, ох, спаси нас, Господи! За что нам такая участь?» Николай Второй тоже бормочет: Господи, Боже ты мой! Что же это такое? Он порывается к сыну, чтобы закрыть его своим телом. Будь мужественным, сынок, − говорит он.

- А вот, что это такое! - произношу я и вынимаю пистолет. - Это вам за брата нашего дорогого и любимого Володи Ленина, за Александра! И тут я нажимаю на курок. Мне последовали и другие выдающиеся сыны социалистического отечества.

- Так нас никуда не повезут? - слышится приглушенный голос врача Боткина.

– Повезут, повезут – всех и тебя, голубчик, – горовю я и всаживаю ему пулю в живот. – Я вижу, как падает Боткин под женский визг и стоны. У стены оседает и в судорогах корчится врач. Одна из царских дочерей, кажись Ольга, двинулась от двери в правый угол комнаты. В пороховом дыму от кричащей женской группы метнулась женская фигура, сраженная выстрелом Ермакова.

- Стой, прекратить огонь! - командую я. Стало тихо, аж в ушах звенит. Вдруг из правого угла комнаты выходит девушка, прикрытая подушкой, и говорит:

- Меня Бог спас. Слава тебе, Господи.

Это служанка Демидова. Шатаясь, поднимается одна из царских дочерей, закрываясь подушкой: в пуху увязли пули. Проклятье. Что делать?

− Отомкнуть штыки и прикончить всех - раздается мой голос, звучащий громче пуль.

Тут застонал царевич Алексей. Я двинулся к нему и десять раз проткнул его штыком. Мои соратники приблизились к царевнам и вонзили им в грудь острые революционные штыки. Последних мы добивали Татьяну и Анастасию.

- Довольно!- радостно произнес Ленин. - Картина ясна. Хотя, нет, нет и еще раз нет! Я хочу знать, как выполнено мое распоряжение расправиться с Елизаветой Федоровной, супругой московского генерал-губернатора. Кто доложит? Голощекин, ты?

Шая Ицкович стал дрожать от страха, а потом, глядя на Кацнельсона, чьим именем будет назван город на Урале, невыразительно произнес:

− Яша Михайлович Куцыйкальсон лучше знает. Я расправлялся с семьей Николая Второго, а Кальсон руководил ликвидацией остальных членов царской фамилии. Он раньше нас с Никулиным сделал эту работу, Владимир Ильич.

− Товарищ Свердлов, почему молчишь? − вытаращил глаза главный убийца всех невинных. − Вождь мировой революции все должен знать в мельчайших подробностях. Это архи важно, товарищи. Может ты эту Елизавету, сестру супруги Николая Второго обнимал и целовал. Мне говорили, что она была невинная. Как это так: быть замужем и остаться девственницей. Ложь и еще раз ложь. Ее мужа московского генерал-губернатора еще раньше прикончили великие люди России в 1905 году и не без моего участия. В общем, Кацнельсон-Муцнельсон, докладывай, насколько ты был тверд.

Кацнельсон высморкался в грязный платок, достал засаленную записную книжечку с красными пятнами на обложке, в которой были записаны параграфы Торы, но решился произнести вслух ни одного слова.

− С Елизаветой все в порядке, она, должно быть, уже не жива. Конюхи, что ездят мимо шахты, передают, что из шахты слышно пение псалмов, это она поет эти псалмы. Неудачно ее сбросили, хоть и бросали вниз головой, но, видать, неудачно. Живучая баба оказалась.

− А почему ее не задушили перед тем, как сбросить в яму, товарищ Свердлов? А вдруг она выберется, что тогда? что, Янкель?

− Никогда не выберется, Владимир Ильич. Шахта глубиной 20 метров: ни лестницы, ни веревки там нет.

− Не теряйте революционную бдительность, товарищ Свердлов. Сторожа поставьте, …с кувалдой. Если что – по голове. Ей место там, с ее богом.

− Не волнуйтесь так, Владимир Ильич.