Под бдительным оком
повесть
Прошедшее нужно знать не потому, что оно прошло, а потому, что, уходя, не умело убрать своих последствий.
***
Мужчина падает на колени перед женщиной только для того, чтобы помочь ее падению В.О. Ключевский.
1
Первый секретарь Раховского райкома КПСС Лоскорих Андрей Ианович воевал с мухой у себя в кабинете не на жизнь, а на смерть. Свернув газету "Правда" в рулон, он яростно, но бесполезно шлепал по крышке стола, по занавеске на окне и даже себя по лбу, потому что наглая муха садилась и на лысину без какого-либо разрешения. Он так увлекся, что не заметил, как вошел начальник КГБ района майор Разболтайко. Разболтайко остановился за длинной массивной шторой и стал наблюдать за странным поведением секретаря, первого лица района, справедливо считая, что первое лицо все–таким он Разболтайко. Быстро определив, что в руке у секретаря газета, свернутая в рулон и это газета "Правда", и на этой газете портрет Ленина уже основательно потрепанный от ударов по крышке стола и по стене, и даже по углам журнального столика в войне с какой–то буржуазной мухой. При этом война с мухой шла не нажизнь, а на смерть без всякой попытки внедрить идеологические методы воздействия
- Андрей Иванович! что ж так непочтительно относитесь к изображению великого Ильича, вождя всех угнетенных? посмотрите, кто изображен на первой странице газеты, которой вы, свернув в рулон, колотите по стенам, - сказал майор Разболтайко, выходя из-за занавески и плюхаясь в кресло самого Лоскориха. - Непорядок это. Идеология страдает. Я давно за вами наблюдаю. Так, по дружески, по товарищески, на муху тоже можно воздействовать идеологически
Первый вздрогнул и выронил газету из рук.
- Это все империалисты проклятые мух засылают. Ты, Пал Павлович, извини. Ты...ты не видел этого казуса. Это упущение, конечно. Я в знак благодарности назову Тису твоим именем. Будет не Тиса, а Разболтайко. Она все равно болтается то влево, то вправо.
Он еще много говорил, не переставая даже тогда, когда открывал сейф и доставал коньяк - самый вкусный, самый выдержанный, который производился в Закарпатье.
- Я тебя давно ждал, а тут муха проклятая. Я и вспылил. Пал Павлович должен зайти, как обычно в одиннадцать утра, а тут муха. Я потому и схватил, что под руку попало. Неожиданно Ильич попался. Дорогой Ильич, прости меня, я памятник тебе воздвигну. Сам буду копать, бетонировать площадку с восьми до десяти утра.
Секретарь вошла с подносом. Мясо свежего барана еще дымилось и щекотало в носу.
- Ладно, - сказал Пал Павлович, - сообчать в Ужгород не буду. Но в журнал наблюдения придется записать, сам понимаешь: служба такая. Что у нас на сегодня? Хоть один враг появился? Давно чего-то никто не объявлялся, меня совесть начала мучить. Даром государственный хлеб едим. А ить они есть, враги-то. Надо выявлять, тянуть за шкирку и прямо в суд. Ну, там десятку по ленинским местам. Вернется и уже будет предан советской власти, как ребенок матери в малолетстве.
Лоскорих почесал затылок, открыл самый нижний ящик стола и извлек папку среднего наполнения. Лицо его приняло победное выражение, глаза засверкали, он приподнял левую ногу и неслышно выпустил пар из того места на котором сидел, но Пал Палыч тут же поморщился, намереваясь чихнуть.
-- Иди, форточку открой, а то навонял, дышать нечем.
Лоскорих покраснел, но тут же поднял упитанный зад, подошел к большому окну и открыл целую фрамугу. Послышался приятный шум Тисы, и кабинет Первого наполнился свежим влажным воздухом.
- Вот у меня тутечки письмо. Некий, Славский родом из села Водицы, без разрешения правоохранительных органов, уехал, и очутился, где бы ты думал? В Днепропетровске, где запрещена прописка, где много оборонных заводов, где... да сам Левонид Ильич из Днепропетровская. Да и Никита, кажись, оттуда. Устроился во взводе охраны Днепропетровского обкома партии. На самой вершине очутился. И чего он там делает, никому не известно. А это все–таки обком крупнейший области, где куется оборона страны. Так вот этот Славский антисоветское письмо мне написал. Видите ли, хлеба нет в магазинах, вместо хлеба одна водка. Народ страдает. Народ не понимает, почему такое происходит. Председатель колхоза Халус установил крепостное право, издевается над людьми. Каково, а? Что делать будем, а? Ну, скажи что? что? Где ты был, Пал Палыч неделю тому назад? Тебя искали по всему великому городу Рахову. Надо было изловить врага народа, пока он не сбежал в закрытый город, где куется оборона страны.
Павел Павлович не лыком шит. Набычился.
- Почему не задержал при помощи органов милиции, они что - даром зарплату получают, а? -- набросился работник КГБ на первого секретаря
- Знаешь, Пал, Палыч, виноватый всегда виноватого ищет. Давай лучше депортируем смутьяна из обкома партии и посоветуем не выдавать ему трудовую книжку при увольнении, он не сможет устроиться на работу, совершит ограбление и попадет в тюрягу. Вот как.
- Не получится, - сказал Пал Павлович. - Хрущев всех антисоветчиков взял под свое крылышко. Я могу только связаться с представителем КГБ Днепропетровского обкома партии, и попросить, чтоб его убрали из органов как неблагонадежного. Это самое лучшее, что я могу сделать, как работник КГБ.
- Пал Павлович, дорогой, сделай это и немедленно.
- Сейчас зайду к себе и тут же вернусь.
«Эх, нужный человек, этот Пал Павлович, – сказал первый и в очередной раз выпустил пар из штанов. – Что бы я делал без него? У меня даже опыта такого нет. А жаль. Надо подтянуться».
Не прошло и десяти минут, как Пал Павлович вернулся с сияющей улыбкой на лице.
- Ну как?
- Наш бунтовщик уже не работает во взводе охраны обкома партии.
-- Как это?
-- Очень просто. Снял трубку – позвонил начальнику КГБ обкома партии и доложил. Считай, что он уже не работает во взводе охраны обкома, сказал мне полковник КГБ и положил трубку. Вот как мы работаем. Учись. И не переедай, особенно жирную свинину. От тебя такая вонь: голова кружится.
– Да перестань ты вводить меня в краску.
– Да это я так, по дружески, по товарищески: ты на меня можешь накапать, ну и я могу… подложить кучу.
Сказав эти ласковые слова, Пал Павлович, снял пинжак и присел к столу. Лоскориху тоже пришлось это сделать, хотя коммунистическое брюхо было набито до отказа жирной пищей на завтрак, которой его потчевала супруга Пантелимониха сто тридцать килограмм весом, добиваясь равновесия с мужем.
– Тут поневоле придется испускать пар. Может того, я просто так посижу, полюбуюсь, как ты будешь уплетать, разведенный майор.
– Знаешь, когда крепко выпьешь, все сгорает внутри. Запомни. Но, должно быть не меньше сорока градусов. А ты присоединяйся, все сгорит, только сперва тяпнем, как полагается.
Была пятница, три часа дня. Кишевший до того четвертый этаж опустел, перестал гудеть и вовсе замер. Осталось дежурить три часа. Вдруг с пятого этажа по мраморной лестнице начали греметь мужские туфли на твердой кожаной подошве. Они гремели как–то четко, соблюдая ритм. Это был нехороший равномерный стук. Он принадлежал полковнику КГБ, человеку низкого роста, худощавому, со стеклянными глазами, направленными в одну точку. Я вздрогнул и принял стойку смирно.
– Здравия желаю, товарищ полковник.
– Продолжайте дежурство, – холодно произнес он, измеряя меня вдоль и поперек своим взглядом, и это измерение длилось не более двух секунд.
Дежурство на четвертом этаже считалось почетным. Даже ректор университета Мельников мне кланялся, но не запомнил меня. Я для него был важной персоной, но только лишь, как работник охраны. Все секретари обкома партии располагались на пятом этаже и пользовались отдельным входом, поднимались на лифте. На лифте же к ним поднимались любовницы, артистки и певички местных театров. Поравнявшись со мной, полковник Маляревский, начальник КГБ области, последний раз сделал глубоки вдох, дабы почувствовать, не пахнет ли троцкизмом от мятежного солдата, пошлепал вниз, гремя подошвами дорогих туфель и успокоился. А может эти рвачи из горных Карпат перестарались и охаяли скромного парня, подумал он и тут же вспомнил, что уже дал обещание, что парень больше не работает в обкоме партии в качестве дежурного. Что это за человек? Как он посмел выражать свои реакционные мысли секретарю райкома партии некому Лоскориху у себя на родине? Ну, подумаешь, умер отец? Что здесь такого? Туда ему и дорога.
В здании обкома было так тихо, что когда скрипнула дверь на пятом этаже, я услышал, и насторожился. Кто-то стал громыхать скрипучими ботинками по ступенькам лестницы. Наконец, показался человек невысокого роста в светлом костюме, светлой рубашке без галстука. Он приближался к дежурному. Ба! да это же сам Маляревский!
- Здравствуйте, ну как ваши дела? - сказал он, устремив на меня взгляд холодных глаз. От этого взгляда у меня началась дрожь внутри, он, видать, это тут же определи и уже более мягким тоном, произнес:
- Чего растерялся? как дела, спрашиваю? ты знаешь, кто я?
- Хорошо, - сказал я, вытягиваясь в струнку. - А кто вы, не могу знать.
- Продолжайте нести службу, - сказал он и стал спускаться вниз.
У меня дрожали колени, тряслись пальцы на руках, и мне, как мышке, хотелось убежать и спрятаться в норку. Во взгляде этого человека было что-то особое, змеиное, парализующее волю другого человека. Далеко не все чекисты были похожи на Дзержинского, на Сталина, Берию и остальных коммунистических палачей.
Кончились выходные, а в понедельник, после свидания с Маляревским, меня вызвали в городской отдел кадров к майору Фомичеву. «Опять предложат какую–то должность, подумал я, подходя к отделу кадров. – То в ОБХСС, то в Следственный отдел, а я все сопротивляюсь.
- Вы переводитесь в оперативный дивизион, – огорошил мен Фомичев, глядя на меня как на врага народа, – вот вам обходной лист, соберите все подписи, свои вещи и сюда, к нам охранять мотоциклы в ночную смену.
- А что случилось, товарищ майор? Почему все так неожиданно? Вроде, я ничего такого не сотворил, и вдруг…?
- Не задавайте мне никаких вопросов, - сказал Фомичев, - делайте то, что вам говорят. Не знаю, как вас держат в университете марксизма с буржуазными взглядами?
- Откуда вы взяли, что у меня буржуазные взгляды, товарищ майор? И вообще, что произошло, объясните, просветите темного работника милиции.
- Я ничего не собираюсь вам объяснять, не положено, мы на государственной службе. Неужели вы думаете, что все это время вы не были под нашим контролем?
- Если я - шпион, скажите, это самому интересно.
- Вот вам обходной и один день срока. В обкоме к работе не приступайте. Я запрещаю вам даже появляться там.
Обходной был заготовлен заранее, лежал на столе с фамилией, вписанной в соответствующую графу. Это насторожило меня. Ошарашенный внезапным предложением начальника отдела кадров, я схватил обходной листок и вернулся в обком к своему командиру капитану Пенкину.
Капитан посмотрел на бумажку, покрутил ее в руках, просветил фонариком - точно, не подделка и сказал:
- Я ничего не знаю. Это вам надо разобраться в отделе кадров. Хотя, если кадры, а у нас кадры решают все, считают за необходимость, перебросить вас с высокого поста на более низкий, то надо подчиняться.
- Но почему, что я такого совершил? Вы скажите мне, я должен знать. Буду знать - мне легче станет. У вас есть ко мне претензии по службе?
- Никаких претензий у меня к вам нет.
- Тогда в чем дело?
Капитан пожал плечами, но я заметил, что он, что-то знает, да не хочет говорить. "Здесь что-то не то, - решил я, - пойду в КГБ, сдамся, как шпион французской разведки, пусть сажают. Да что там французской, надо еще японской, английской и американской".
КГБ находился в километре от обкома в шестиэтажном здании в конце улицы Ленина.
КГБ - детище Ленина, оно не могло находиться, скажем, на улице Шевченко или Богдана Хмельницкого, таких улиц было мало.
На первом этаже молодые ребята в гражданских костюмах, - сытые, упитанные, довольно вежливо пожимали посетителю руку и тут же стали спрашивать: куда, зачем, к кому.
- К начальнику.
- Я начальник, - отозвался один с небольшим животиком и золотым перстнем на правой руке. - Садитесь, рассказывайте.
- Я - комсомолец..., преданный советской власти человек, люблю Ленина, учусь в университете марксизма-ленинизма, изучаю его великие произведения и в восторге от них, особенно потому, что мало в них что понимаю, они недоступны простому человеку. Приходится по десять раз перечитывать одно и то же, но я часто выступаю на семинарах, разжевываю трудные места, и мне ставят пятерки...
- Да вы не волнуйтесь. Говорите конкретно, по существу. Мы Ленина тоже изучали. Теперь нас интересует конкретно, что вы хотите нам сообщить. Вы хотите быть нашим информатором? - тогда заполните анкету, мы рассмотрим и пригласим вас. Пройдите вон к тому столику.
- Да нет, я по другому вопросу. Меня, очевидно, подозревают в шпионаже...
- С какой разведкой у вас контакт?
- Да что вы? В нашем городе, насколько я знаю, нет ни одного иностранца, даже и не пахнет иностранщиной, так же как нет ни одной церкви, ни одного священника. Какие тут могут быть связи?
- О, не рассказывайте нам сказки. Формы работы иностранных разведок у нас в стране нам досконально известны. Любые данные вы можете передать не только японцу или американцу, но и такому же советскому человеку, как и вы, находящемуся у них на службе, а тот передаст еще кому-то, и так по цепочке. Вы кому передаете разведанные? Вы где-нибудь работаете? В качестве кого? Только все честно, мы все проверим. Ваши показания должны совпадать...
- Конечно.
- Где? Адрес, телефон, фамилия командира, вернее начальника цеха.
- Да я в обкоме во взводе охраны. Сегодня меня вызвал начальник кадров и приказал срочно убираться оттуда и перейти в дивизион, вернуться на прежнее место, а я не могу. У нас в обкоме казарма на восемь человек, а там на сорок. У нас тоже есть клопы, но гораздо меньше, не такие голодные и кусачие: обкомовские все же. К тому же, я готовлюсь в университет.
- Да? А мы думали: что-то более существенное. Тогда хорошо, можете возвращаться в свой обком. У нас демократия.
- Меня, возможно, подозревают в неблагонадежности. Это несправедливо. Я, как и вы, жду светлого будущего. Кто теперь может быть против коммунизма с его принципом: от каждого по способностям - каждому по потребностям? Да только дурак или сумасшедший может отказаться от такой житухи.
- Я еще раз вам говорю: возвращайтесь на работу, а мы выясним и сообщим вам свое решение. Вы только заполните эту маленькую анкету.
- Да мы и без анкеты все знаем, достаточно указать фамилию и место службы, - сказал другой мужчина.
Я достал паспорт и протянул работнику государственной безопасности. Тот сверил фотографию в паспорте с оригиналом, переписал данные в книгу посетителей или происшествий и встал с кресла.
- Желаем вам успехов в коммунистическом строительстве, - сказал он, пожимая мне руку.
Окрыленный дружеской встречей, я направился в обком к месту службы. Какое же было мое удивление, когда я увидел работника КГБ, с которым только что разговаривал, беседующего с командиром капитаном Пенкиным. Я не мог поверить своим глазам. "Он что перелетел что ли? Ах да, он мог добраться на служебной машине. Только на машине, никак иначе", подумал я. Я подошел поближе, но капитан дал понять, что он занят.
Когда работник КГБ ушел, капитан Пенкин подозвал меня и спросил:
- Вы, когда ездили на похороны отца, ничего там такого не натворили?
- Ничего, абсолютно ничего, - живо ответил я.
- Но на вас пришло сообщение, оно попало в руки Маляревскому, а Маляревский никому не подчиняется, если только товарищу Гаевому. Он, видать, и решил, что вам здесь служить негоже. Я это вам сообчаю по секрету.
- Спасибо, товарищ капитан. А характеристику вы мне напишите?
- Куда?
- В университет.
- Напишу, только скромную, - пообещал капитан.
- А мне и скромная характеристика сойдет.
- Но только, шоб никто не знал.
- Честное комсомольское. Не подведу, товарищ капитан.
Спрятав скромную характеристику на маленьком листочке, написанную рукой со многими стилистическими и грамматическими ошибками добродушным капитаном, я помчался в отдел кадров к майору Фомичеву.
- Где обходной? - спросил майор.
- Я напишу заявление об уходе из органов милиции, - сказал я.
- Пишите. Я не знаю, как это мы пропустили вас в обком партии. Вам по вашим политическим взглядам нельзя там находиться.
- Я тоже так думаю. Я слышал однажды, как один из секретарей обкома партии, идя по безлюдному коридору, громко выпустил пар из штанов. Я это немедленно передал в штаб японской разведки. И американская разведка ждет от меня этого сообщения.
- Вы не юродствуйте. Я вас увольняю из органов, а вот документы вы не получите. Вы давали подписку на три года, вот и будете ждать еще два года, а потом получите свои документы и сможете устроиться на работу, но только не в Днепропетровске, Днепропетровск - закрытый город, не для вас с вашими политическими взглядами, понятно?
- Хорошо. Вы мне выдайте приказ об увольнении на руки.
- Через пять минут вы его получите.
Получив приказ об увольнении, согласно поданному заявлению, я помчался в обком партии к одному доброму старику, занимавшему кабинет на четвертом этаже, куда я свободно прошел без пропуска, так как на посту стоял Иван Яковенко, мой однокашник. Старик выслушал меня внимательно, возмутился, снял трубку и сказал:
- Товарищ Фомичев. Чтоб документы Вити Славского были готовы через десять минут и выданы ему без задержки. Что-что? Я помощник первого секретаря обкома партии товарища Гаевого. Вы слышали, что я вам сказал? Мне некогда слушать вашу болтовню, - заключил он и повесил трубку.
- Спасибо вам большое, Иван Иванович, - сказал я, вставая.
- Гы, чертовы бюрократы, - сказал Иван Иванович. - При товарище Сталине такого безобразия не было. Если людей за что-то и наказывали, то это делалось четко и без задержки, а если увольняли, то тоже без задержки. Что значит не выдать человеку трудовую книжку? Это значит сделать его безработным, а возможно и преступником. Что вы, к примеру, будете делать без работы? Пойдете воровать, наверняка.
- Еще раз спасибо, Иван Иванович.
- Ничего, приходите еще.
- Так не пропустят, у меня нет партийного билета.
- А вы можете меня подкараулить внизу. Я прихожу на работу к восьми утра, на час раньше. Все, желаю успехов в коммунистическом строительстве.
Не успел я дойти до улицы Короленко, как мои документы стопкой лежали на столе у майора Фомичева. Я схватил их и стрелой помчался в университет к декану Плахотишиной Вере Тимофеевне. Она посмотрела все, почитала характеристику, написанную рукой капитана, где было много стилистических и грамматических ошибок, улыбнулась и сказала:
- Отнесите и сдайте в приемную комиссию. Я поддержу вас. Правда, в августе, когда вы будете сдавать вступительные экзамены, я буду в отпуске, так что готовьтесь основательно, не подводите меня.
Я не верил своим ушам от радости.
- Спасибо вам, Вера Тимофеевна! Мне нужна ваша поддержка, и вы мне ее уже оказали. Вы меня морально поддержали. Даже если я и завалю вступительные экзамены, ваши слова, которые вы только что сказали - бальзам на душу.
- Хорошо, хорошо. Желаю вам успехов.